Неточные совпадения
Днем он, как муха, мелькал по городу, наблюдая, чтобы обыватели имели бодрый и веселый
вид; ночью — тушил пожары,
делал фальшивые тревоги и вообще заставал врасплох.
Вереницею прошли перед ним: и Клементий, и Великанов, и Ламврокакис, и Баклан, и маркиз де Санглот, и Фердыщенко, но что
делали эти люди, о чем они думали, какие задачи преследовали — вот этого-то именно и нельзя было определить ни под каким
видом.
— Нет, сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете
виды на девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы
делаете предложение…
— Не могу, — отвечал Левин. — Ты постарайся, войди в в меня, стань на точку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести свои руки в такое положение, чтоб удобно было ими работать; для этого обстригаем ногти, засучиваем иногда рукава. А тут люди нарочно отпускают ногти, насколько они могут держаться, и прицепляют в
виде запонок блюдечки, чтоб уж ничего нельзя было
делать руками.
Не давая себе отчета, для чего он это
делает, он все силы своей души напрягал в эти два дня только на то, чтоб иметь
вид спокойный и даже равнодушный.
Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца и знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в
виде мест, аренд, концессий и тому подобного были все ему приятели и не могли обойти своего; и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не
делал.
И всё это
сделала Анна, и взяла ее на руки, и заставила ее попрыгать, и поцеловала ее свежую щечку и оголенные локотки; но при
виде этого ребенка ей еще яснее было, что то чувство, которое она испытывала к нему, было даже не любовь в сравнении с тем, что она чувствовала к Сереже.
Отвечая на вопросы о том, как распорядиться с вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он
делал величайшие усилия над собой, чтоб иметь
вид человека, для которого случившееся событие не было непредвиденным и не имеет в себе ничего, выходящего из ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели: никто не мог заметить в нем признаков отчаяния.
— Да, но что же
делать девушке, у которой нет семьи? — вступился Степан Аркадьич, вспоминая о Чибисовой, которую он всё время имел в
виду, сочувствуя Песцову и поддерживая его.
Приказчик слушал внимательно и, видимо,
делал усилия, чтоб одобрять предположения хозяина; но он всё-таки имел столь знакомый Левину и всегда раздражающий его безнадежный и унылый
вид.
Я сидел у княгини битый час. Мери не вышла, — больна. Вечером на бульваре ее не было. Вновь составившаяся шайка, вооруженная лорнетами, приняла в самом деле грозный
вид. Я рад, что княжна больна: они
сделали бы ей какую-нибудь дерзость. У Грушницкого растрепанная прическа и отчаянный
вид; он, кажется, в самом деле огорчен, особенно самолюбие его оскорблено; но ведь есть же люди, в которых даже отчаяние забавно!..
Одна очень любезная дама, — которая приехала вовсе не с тем чтобы танцевать, по причине приключившегося, как сама выразилась, небольшого инкомодите [Инкомодитé (от фр. l’incommоdité) — здесь: нездоровье.] в
виде горошинки на правой ноге, вследствие чего должна была даже надеть плисовые сапоги, — не вытерпела, однако же, и
сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно, чтобы почтмейстерша не забрала в самом деле слишком много себе в голову.
Я выделывал ногами самые забавные штуки: то, подражая лошади, бежал маленькой рысцой, гордо поднимая ноги, то топотал ими на месте, как баран, который сердится на собаку, при этом хохотал от души и нисколько не заботился о том, какое впечатление произвожу на зрителей, Сонечка тоже не переставала смеяться: она смеялась тому, что мы кружились, взявшись рука за руку, хохотала, глядя на какого-то старого барина, который, медленно поднимая ноги, перешагнул через платок, показывая
вид, что ему было очень трудно это
сделать, и помирала со смеху, когда я вспрыгивал чуть не до потолка, чтобы показать свою ловкость.
— Вот если бы здесь была Наталья Савишна: у нее, верно бы, нашлись и перчатки. Вниз идти нельзя в таком
виде, потому что если меня спросят, отчего я не танцую, что мне сказать? и здесь оставаться тоже нельзя, потому, что меня непременно хватятся. Что мне
делать? — говорил я, размахивая руками.
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему с растопыренными руками. — Вот что мы
сделаем. Теперь строят везде крепости и замки; из Неметчины приехали французские инженеры, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с
виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я
сделаю в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.
Если бы он кричал, выражая жестами или суетливостью злорадства, или еще чем иным свое торжество при
виде отчаяния Меннерса, рыбаки поняли бы его, но он поступил иначе, чем поступали они, — поступил внушительно, непонятно и этим поставил себя выше других, словом,
сделал то, чего не прощают.
Лужин
сделал горький
вид и осанисто примолк.
Что же касается до Петра Петровича, то я всегда была в нем уверена, — продолжала Катерина Ивановна Раскольникову, — и уж, конечно, он не похож… — резко и громко и с чрезвычайно строгим
видом обратилась она к Амалии Ивановне, отчего та даже оробела, — не похож на тех ваших расфуфыренных шлепохвостниц, которых у папеньки в кухарки на кухню не взяли бы, а покойник муж, уж конечно, им бы честь
сделал, принимая их, и то разве только по неистощимой своей доброте.
Андрей Семенович, у которого никогда почти не бывало денег, ходил по комнате и
делал сам себе
вид, что смотрит на все эти пачки равнодушно и даже с пренебрежением.
Мне, напротив, следовало бы сначала усыпить подозрения ваши и
виду не подать, что я об этом факте уже известен; отвлечь, этак, вас в противоположную сторону, да вдруг, как обухом по темени (по вашему же выражению), и огорошить: «А что, дескать, сударь, изволили вы в квартире убитой
делать в десять часов вечера, да чуть ли еще и не в одиннадцать?
Гуляют только по праздникам, и то один
вид делают, что гуляют, а сами ходят туда наряды показывать.
Огудалова. Не глуп, да самолюбив. Над ним подтрунивают, вина похваливают, он и рад; сами-то только
вид делают, что пьют, а ему подливают.
Дядька был в таком изумлении при
виде всего, что происходило, что не
сделал мне никакого вопроса.
Матрена. Тут близехонько. Только он не прямо ходит, а круг большой
делает, чтобы соседям
виду не показать. Таково далеко уйдет, да потом и воротится переулками: глаза отводит.
Он поскачет сломя голову в Обломовку, наскоро
сделает все нужные распоряжения, многое забудет, не сумеет, все кое-как, и поскачет обратно, и вдруг узнает, что не надо было скакать — что есть дом, сад и павильон с
видом, что есть где жить и без его Обломовки…
— Напишите до востребования так: «3-33-6». Еще имейте в
виду, что неизвестно когда, может быть, через месяц, может быть, через год, — словом, совершенно неожиданно, внезапно вас посетят люди, которые
сделают вас состоятельным человеком. Почему это и как — я объяснить не имею права. Но это случится…
Она не теряла из
вида путеводной нити жизни и из мелких явлений, из немудреных личностей, толпившихся около нее,
делала не мелкие выводы, практиковала силу своей воли над окружавшею ее застарелостью, деспотизмом, грубостью нравов.
Если сам он идет по двору или по саду, то пройти бы ему до конца, не взглянув вверх; а он начнет маневрировать, посмотрит в противоположную от ее окон сторону, оборотится к ним будто невзначай и встретит ее взгляд, иногда с затаенной насмешкой над его маневром. Или спросит о ней Марину, где она, что
делает, а если потеряет ее из
вида, то бегает, отыскивая точно потерянную булавку, и, увидевши ее, начинает разыгрывать небрежного.
Когда он открывал глаза утром, перед ним стоял уже призрак страсти, в
виде непреклонной, злой и холодной к нему Веры, отвечающей смехом на его требование открыть ему имя, имя — одно, что могло нанести решительный удар его горячке,
сделать спасительный перелом в болезни и дать ей легкий исход.
— Ввиду того, что Крафт
сделал серьезные изучения, вывел выводы на основании физиологии, которые признает математическими, и убил, может быть, года два на свою идею (которую я бы принял преспокойно a priori), ввиду этого, то есть ввиду тревог и серьезности Крафта, это дело представляется в
виде феномена.
— Что бы вы ни говорили, я не могу, — произнес я с
видом непоколебимого решения, — я могу только заплатить вам такою же искренностью и объяснить вам мои последние намерения: я передам, в самом непродолжительном времени, это роковое письмо Катерине Николаевне в руки, но с тем, чтоб из всего, теперь случившегося, не
делать скандала и чтоб она дала заранее слово, что не помешает вашему счастью. Вот все, что я могу
сделать.
Это было как раз в тот день; Лиза в негодовании встала с места, чтоб уйти, но что же
сделал и чем кончил этот разумный человек? — с самым благородным
видом, и даже с чувством, предложил ей свою руку. Лиза тут же назвала его прямо в глаза дураком и вышла.
—
Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же вышла. Это была жена его, и, кажется, по
виду она тоже спорила, а ушла теперь кормить ребенка. Но в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати, в черном платьице и тоже не из дурных, а другая лет тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в разговор не вступали.
Васин тотчас же
сделал серьезный
вид.
Правда, я далеко был не в «скорлупе» и далеко еще не был свободен; но ведь и шаг я положил
сделать лишь в
виде пробы — как только, чтоб посмотреть, почти как бы помечтать, а потом уж не приходить, может, долго, до самого того времени, когда начнется серьезно.
Положим, что я употребил прием легкомысленный, но я это
сделал нарочно, в досаде, — и к тому же сущность моего возражения была так же серьезна, как была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю ему, — есть, и существует персонально, а не в
виде разлитого там духа какого-то по творению, в
виде жидкости, что ли (потому что это еще труднее понять), — то где же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это же сводятся.
Десерт состоял из апельсинов, варенья, бананов, гранат; еще были тут называемые по-английски кастард-эппльз (custard apples) плоды, похожие
видом и на грушу, и на яблоко, с белым мясом, с черными семенами. И эти были неспелые. Хозяева просили нас взять по нескольку плодов с собой и подержать их дня три-четыре и тогда уже есть. Мы так и
сделали.
Человек
сделал мне постель, буквально «
сделал», потому что у меня ее не было: он положил на лавку побольше сена, потом непромокаемую шинель, в
виде матраца, на это простыню, а вместо одеяла шинель на вате.
— Да, вот тебе и правый суд, ils n’en font point d’autres, [иного они не творят,] — сказал он для чего-то по-французски. — Я знаю, ты не согласен со мною, но что же
делать, c’est mon opinion bien arrêtée, [это мое твердое убеждение,] — прибавил он, высказывая мнение, которое он в разных
видах в продолжение года читал в ретроградной, консервативной газете. — Я знаю, ты либерал.
Удивительное дело: с тех пор как Нехлюдов понял, что дурен и противен он сам себе, с тех пор другие перестали быть противными ему; напротив, он чувствовал и к Аграфене Петровне и к Корнею ласковое и уважительное чувство. Ему хотелось покаяться и перед Корнеем, но
вид Корнея был так внушительно-почтителен, что он не решился этого
сделать.
Речь эта, очевидно, оскорбила Вольфа: он краснел, подергивался,
делал молчаливые жесты удивления и с очень достойным и оскорбленным
видом удалился вместе с другими сенаторами в комнату совещаний.
В это время товарищ прокурора опять привстал и всё с тем же притворно-наивным
видом попросил позволения
сделать еще несколько вопросов и, получив разрешение, склонив над шитым воротником голову, спросил...
— Этот зал стоит совершенно пустой, — объяснял Ляховский, — да и что с ним
делать в уездном городишке. Но сохранять его в настоящем
виде — это очень и очень дорого стоит. Я могу вам представить несколько цифр. Не желаете? В другой раз когда-нибудь.
На
вид ему можно было дать лет тридцать пять; узкое бледное лицо с небольшой тощей бородкой было слегка тронуто оспой, густые, сросшиеся брови и немного вздернутый нос
делали его положительно некрасивым.
Когда, перед сватовством, жениху захотелось хоть издали взглянуть на будущую подругу своей жизни, это позволили ему
сделать только в
виде исключительной милости, и то при таких условиях: жениха заперли в комнату, и он мог видеть невесту только в замочную скважину.
Она готова была
сделать все для Привалова, даже
сделать не из корыстных
видов, как она поступала обыкновенно, а просто потому, что это нужно было для Привалова, это могло понравиться Привалову.
Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в
виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы
сделать их счастливыми.
Это он не раз уже
делал прежде и не брезгал
делать, так что даже в классе у них разнеслось было раз, что Красоткин у себя дома играет с маленькими жильцами своими в лошадки, прыгает за пристяжную и гнет голову, но Красоткин гордо отпарировал это обвинение, выставив на
вид, что со сверстниками, с тринадцатилетними, действительно было бы позорно играть «в наш век» в лошадки, но что он
делает это для «пузырей», потому что их любит, а в чувствах его никто не смеет у него спрашивать отчета.
Это именно вот в таком
виде он должен был все это унижение почувствовать, а тут как раз я эту ошибку
сделал, очень важную: я вдруг и скажи ему, что если денег у него недостанет на переезд в другой город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег сколько угодно.
Но отец, отец — о, все
сделал лишь
вид отца, его ненавистника с детства, его врага, его обидчика, а теперь — чудовищного соперника!